Человек, который знал, как поступать

Галина Айги

Борислава Борисовна (для меня, конечно же, Слава) — это не обыкновенный человек, и я благодарю Бога за то, что она мне была послана. У меня было много друзей, но Слава — одна из самых главных. Слава из тех людей, которые сыграли в моей жизни большую роль. В том смысле, что я у нее, наверное, училась, и это совершенно естественно. А вообще, уверена, что дружба, как и любовь, творится на небесах. Я даже не знаю, чем ее, Славу, устроила? Может быть, тем, что ее любила? Я ведь была, наверное, ее единственным другом. Не только в Гнесинском институте, а вообще в жизни. Во всяком случае, одним из очень немногих.
Мы познакомились, когда она пришла сдавать экзамен в аспирантуру — немецкий язык. Отвечала она очень прилично, очень хорошо. У нас ведь какие вопросы? Совершенно стандартные. Ну, знает человек «Wie heißen Sie?  Was haben Sie absolvierte? Wie alt sind Sie?»(1) И вот на этот последний вопрос она отвечает: «Ich bin zweiunddreißig Jahre alt» — Тридцать два. Я говорю: «Nein, Sie irren sich!» (Вы ошибаетесь!). А она: «Ja, zweiunddreißig!» Я подумала, что она путает слова и ей все-таки 23. Потому что она очень молодо выглядела! А ведь Слава к этому времени успела еще где-то на геологическом факультете поучиться.
Потом она пришла ко мне заниматься. На домашнее чтение Слава взяла Шопенгауэра (!). Я сразу стала ею восхищаться, потому что она все понимала и все мне истолковывала, так как я не привыкла к таким текстам. Да и философию я никогда не любила. Говорю: «Слава, я понимаю смысл слов, синтаксис. Но смысл текста — это выше моих сил!» А она все терпеливо объясняла — так и так. А потом пошла очень сложная грамматика — сослагательное наклонение, с очень сложной глагольной системой в немецком языке. Она приносила задания, и я поражалась, насколько все правильно. Вот что значит мозги! Немецкий язык — он для интеллектуалов. Самое главное там — конструкции, структуры. И для нее это не было сложностью.
Правда, устным языком Слава не пользовалась впоследствии. Устная речь на иностранном языке хорошо дается людям болтливым. Немецкий афорист Лихтенберг говорил: «Чтобы хорошо говорить на иностранном языке, надо иметь в себе что-то от фата — фатовскую натуру, хотеть производить впечатление, чтобы все вокруг восхищались: “Ах, как вы говорите хорошо!”» Славу этот аспект не интересовал. Ее интересовали серьезные вещи, и немецкий не был в числе ее приоритетов.
Заканчивала курс немецкого Слава уже не у меня, так как я тогда родила сына. Мы к тому времени подружились, и Слава часто меня навещала. У меня было уже двое детей, и она, наверное, видела, что я растрепа хорошая. Приходила помогать, буквально бросалась на амбразуру: «Давай я тебе окна почищу!» И тщательно, со знанием дела чистила стекла до блеска!
Мы любили с ней гулять. Тогда еще в Кунцеве, где я жила, ничего не было застроено. Ягоды, соснячок. Деревни Крылатское, Екатериновка, Сосновка. Гуляли и по Москве. Помню, были мы на Ленинском проспекте, там же магазины — «Лейпциг», «Власта», «София», в которых продавали импортные вещи. И если что дают, то перед магазином стоит громадная толпа. И вот «выбросили» портфели.

(фото) Борислава Ефименкова во время учебы в Гнесинском институте. 1958

А у меня портфель драный-драный был! Слава говорит: «Подожди меня здесь!» — и исчезает. Через 10 минут появляется с портфелем. Народный человек был!
Или звонок: «Галь, там чешские тарелки продают. Тебе купить? Есть с голубыми цветами, а есть коричневый орнамент». — «С голубыми цветами». И она приносит мне 6 больших, 6 глубоких и 6 средних тарелок. Господи, тащила!
Она очень жизненная была! Очень хозяйственная, и делала все с удовольствием. Долго копила на кооперативную квартиру — купила, недалеко от меня, как и хотела. А как она ее обихаживала! Говорит: «Только хожу и смотрю, что бы еще помыть!» Очень аккуратная, чистота чтобы была. Это вообще человек, который так умел работать! Ее хватало на все — и на науку, и на жизнь. На жизнь, на встречи с любимыми людьми — на все хватало!
Круг общения у нее был довольно большой, было много знакомых, она ходила в гости. У нас в доме собирались интересные люди, в основном — от литературы, так как оба моих мужа как раз из этой среды. Слава часто бывала у нас и всегда притягивала к себе взгляды. С мужчинами была строга, но, между прочим, пользовалась очень большим успехом! И я думаю, они чувствовали в ней опору. Гоша — ее муж — буквально на руках ее носил! Но внутренней опоры у него не было, поэтому, когда Слава очень серьезно заболела, он стал беспомощен. Видно, ему нужна была в жизни эта опора — человек, который знал, как поступать.
Слава — человек замечательного эстетического вкуса! Про музыку я не говорю, но вот что касается литературы, ею она очень интересовалась. Из современных авторов ей, безусловно, были близки «деревенщики» — Валентин Распутин, Василий Белов. Деревенскую прозу она ценила и понимала, потому что хорошо знала эту жизнь, эту среду. Говорила, что даже хотела навестить Белова в Вологодской области, но его жена к нему не пустила. Наверное, там паломничество было — как-никак классик.
Классическая русская литература — это Славино чтение. Чехов — ее писатель, хотя у него нет такого зачаровывающего слога, как у Лескова, таких озарений, как у Достоевского, этой мощи, как у Толстого. Но он все видел и все чуял, и ранняя его смерть, конечно же, не случайна. Слава была такая же, она видела в нем родственную душу. Чехов ведь бывает просто безжалостен! При этом доступный, простой язык.
Мой муж Геннадий Николаевич (2) работал в Музее Маяковского, Слава у него многое выспрашивала. Маяковский ее, конечно, интересовал, как и всех нас, потому что это судьба, это стихи, это смерть. А Геннадий Николаевич работал в изофонде, где фотографии, рисунки и т. п. — он много нам об этом рассказывал. Ну вот, например, однажды: «Ведь Маяковский был патологически гениален! Вы посмотрите его стихи, как они у него разливаются! Это же литургический слог! Эти причастия, которые он любил! (А действительно, в древнеславянском, там столько причастий!) Но вот попал в семью Бриков. А это не семья, это трест, синдикат!» Слава интересовалась Маяковским, потому что он феномен. Вот сейчас как на Маяковского бочку катят! А смотрю — даже батюшки цитируют, только без отсылок, просто — «как сказал один поэт…».
Слава меня всегда восхищала. Муж мне говорил: «Вот это педагог! Не тебе чета!» Потому что я со своими студентами дружила. Слава же драла с них три шкуры, и они учились! Недаром в ее класс был конкурс — не всех она возьмет!
Я очень любила ходить на Славины лекции. Кроме фольклора, который потом стал ее основным курсом, она читала историю музыки — советский период. И если у меня было «окно», я шла на ее лекцию. Хорошо помню, например, лекцию о композиторе Александрове, который мне был совершенно неизвестен. Я знала ансамбль имени Александрова, но это был совершенно другой композитор. Она рассказывала о его романсах, которые на лекциях пела иллюстратор — уже престарелая вокалистка Вера Михайловна.
Когда Слава говорила, это было так логично, так доступно! Мне кажется, если бы она читала какую-нибудь философию, я бы у нее тоже все поняла. Борислава — это прежде всего необыкновенный логический ум, она сразу все могла объяснить. И, наверное, очень много дала своим студентам. Таких педагогов в Гнесинке, я думаю, было раз-два и обчелся. Кроме Бориславы Борисовны любовью и популярностью у студентов пользовалась Юлия Константиновна Евдокимова, с которой я тоже была знакома довольно близко. Тоже хороший педагог, но совершенно другого типа — с сумасшедшинкой. Предана своему делу и если чем-то увлекалась, то была в этом по горло. Интересная, конечно, женщина, но взбалмошная необыкновенно! То, что немцы называют unberechenbar — непредсказуемый, то есть не знаешь, чего ожидать в следующий момент. В Бориславе Борисовне не было этого, как не было сентиментализма или романтизма. Хотя, ну что такое романтизм? В ходульном восприятии — нет, но она была человеком очень-очень страстным и при этом умела себя сдерживать.
Между прочим, Слава была очень спортивной! У нас тогда проводились спартакиады какие-то, а мы входили в возрастную группу, которую еще гоняли по соревнованиям. Я помню, мне надо было прыгать с места. У меня с этим очень плохо — мне записали 3 метра, а в реальности было, наверное, сантиметров 30! Еще мы бегали 60 метров. Я не очень хорошо бегаю, я человек медлительный. Зато Слава как рванет! Я пыталась ее догнать — куда там, невозможно! Просто рекорд какой-то! Ее брат Рюрик очень этим гордился, говорил, что в юности она и в гимнастике больших успехов достигла. Будучи в возрасте, плавала в Москве-реке до самой глубокой осени!
Слава рассказывала о своих экспедициях, которые чаще всего проходили в одиночку. Мы были просто потрясены, восхищались ею! Как это — одна, с сумочкой, магнитофоном, в одном платье! «А что? — говорит, — лето же! Я в речке выстираю платье, пока я купаюсь, оно высохнет». И шла дальше по своим маршрутам.
Она была действительно патриотом старой, народной культуры. Сколько ей удалось сохранить! И потом эта дружба с бабушками, которых она очень уважала. Вот в ком Слава чувствовала родственную натуру! Всегда им посылала колбасу, зимой — чтоб замерзло. Они ей в ответ тоже присылали посылки с деревенскими гостинцами: грибочки, вареньице, рукавички, полотенце, на котором вышито «Слави». Дарили самодельные коврики. У меня до сих пор есть один на даче — Слава отдала: «Мне он не подходит» (у нее в квартире действительно более строгий, академичный интерьер). Коврик лоскутный, яркий, до сих пор висит на стене и о Славе напоминает…
К религии у Славы отношение было, я бы сказала, настороженное. Атеистическая пропаганда все-таки многих задела. Но недаром говорил Достоевский, что всякая душа христианка. Слава была нецерковной и не верующей, но при этом — христианка настоящая! Во-первых, никогда не лгала. Нет, ей приходилось молчать, когда надо. Помню такую историю: 68 год, мы на каком-то собрании приветствуем вторжение наших войск в Чехословакию. Выступают ректоры проректоры: «Мы должны вынести резолюцию…» и т. д. Надвигается голосование. А рядом со мной стоит Серафима Яковлевна Суренко, преподаватель итальянского, в качестве переводчика ездила с Большим театром на гастроли в Италию — гэбэшница была, это все знали. Так вот, она стоит рядом, а надо голосовать. Я говорю: «Слава, что делать?» — «Что делать — руку подымать!» Это трезво.
Слава очень трезвый человек! У нее было качество, которое у христиан очень ценится и которого очень трудно достичь, — трезвения, именно духовного трезвения, чтобы тебя не уводило ни влево, ни вправо. Идти по прямому пути — Слава знала, как это делать. Она же в принципе жила по заповедям! Слава — это светоч. И, безусловно, она этим несколько пугала! Например, другую мою подругу — обожаемую мною Римму. Когда она чувствовала взгляд Славы, говорила: «Слушай, у меня что-то сжимается, когда Слава на меня смотрит».
Слава, я бы сказала, праведница. У нее был внутри такой нравственный стержень! Она знала, что делает, и практически не ошибалась. Меня потрясало, как она относилась к людям — твердо. Далеко не всех принимала. И то, что она со мной дружила, для меня было большой честью! Да, к людям строго относилась, видела их недостатки. Наверное, были и какие-то ошибки в оценке… Но этот вопрос никогда не обсуждался, она никогда не сплетничала. Слава кончала аспирантуру у Пекелиса. Им тогда восхищались как редким эрудитом, а Слава относилась к этому спокойно: «Не понимаю, чем восхищаться! Он эрудит, но этого же можно достичь! Иди в библиотеку и учи!» Она всегда разграничивала, что от Бога, а что можно и нужно достичь трудом.
Славина прямота, конечно же, не всем нравилась. Это было неудобно. Она пользовалась уважением коллег, ее не могли не уважать, и она никогда ни на кого не жаловалась. Но думаю, ее наверняка недолюбливали. Борьба за место, конкурсы, интриги, которые всегда были. Все это Слава видела как наблюдатель и не воспринимала, никогда в этом не участвовала.
Слава не терпела фальши! Она могла выучить и диамат, и истмат, это ей буквально ничего не стоило, потому что это — только слова! Но когда она видела, что и в жизни люди так по ступали, делали вид, что это важно, — этого не прощала. Ну, вот, например, молодая коллега, отчитываясь на кафедре о своей научной работе, начинала с того, почему она анализирует музыку с позиции марксистско-ленинского учения! Для Славы это был конец! Нет, она не делала ничего демонстративного, но ко многим относилась не то чтобы свысока, а несерьезно, мягко говоря, с юмором. И это раздражало людей. А кроме того — популярность среди студентов и отношение к делу настоящее.
Нет, не подумайте — Слава и к себе строго относилась. Кто-то ее уговорил в МММ деньги положить. Естественно, она их потеряла. А потом начались демонстрации вкладчиков. Я говорю: «Может, и тебе сходить? Вдруг что получится?» Она отвечает: «Меня туда никто не тянул, что я пойду, как идиотка, демонстрировать! Ну, дура была!»
И вот что поразительно: с деревенскими людьми, со своими «бабушками» Слава была как рыба в воде, чувствовала себя среди своих. У нее и муж — Георгий Тимофеевич — тоже очень простой, святой был человек! А вот с интеллигенцией у нее отношения не складывались, к ней Слава относилась с большим недоверием. И было за что. Внутренняя интеллигентность и интеллигентность по воспитанию — это разные вещи. Интеллигенция советская — она же должна была лгать все время. Нельзя же сказать, что все такие идиоты. Просто должны были лгать, приноравливаться.

(фото) с Р. К. Ширинян в Ярославле. 1975

Не случайно самый близкий ей человек на кафедре истории музыки — Рузана Карповна Ширинян, она была из старой интеллигенции, еще дореволюционной.
Нет, Слава уникальный человек, таких действительно очень мало. Я вот иногда сама ловлю себя на каком-то притворстве в общении с людьми — сказать приятное, хотя ты этого не думаешь. У меня тетка была: «Главное — светское воспитание, воспитанность и всё! Зачем ты так сказала? Надо было сказать так-то и так-то» — «Да я смотреть на него не могу!» — «И все же не надо, не на-адо так». А Слава была, конечно же, не светского воспитания, никогда не кривила душой. Но вместе с тем благодаря этому ее окружали хорошие люди.
Что нам еще сказать про Славу? Ей надо петь гимны, ей надо петь оды!
Я видела, как она боролась со своей болезнью — это тоже не каждый сможет. У нее было тяжелое заболевание, ей сделали одну операцию, потом вторую. Но Слава была недовольна и нашла какого-то натуропата с очень жестокими схемами лечения — голодания раз в году 40 дней, каждую неделю по два дня, каждый месяц по неделе. Из питья только вода, очень ограниченная диета, она сама пекла себе хлеб, молола крупу разную, готовила все без соли. И муж голодал вместе с ней.
Слава продержалась 16 лет, а потом ей это просто надоело. Я помню, она пришла ко мне на день рождения и стала пить вино, ела маринованные огурчики. Не знаю, что сыграло роль — или то, что Слава оставила диету, или болезнь взяла свое, но пошло все хуже-хуже-хуже… Слава рано ушла. Но у меня такое впечатление, что Господь прибирает человека, когда считает, что тот все сделал. Прибирает его в хорошее место. Слава проводила тяжко болящего мужа, тяжко болящего отца. Она вы полнила свой долг на земле.

****

 (1) Как вас зовут? Что вы окончили? Сколько вам лет?

(2) Айги Г. Н. — чувашский и русский поэт и переводчик, один из лидеров советского авангардного искусства 1960–1970-х гг. — Прим. Ред